Искренность как новый черный: художница Виолетта Богданова — о точке ноль в искусстве, о желании творить как ребенок и о готовящемся проекте «Голубиный огонек»

Молодая художница Виолетта Богданова рассказала своему другу, «исследователю культуры и искателю странностей» Амиру Мусаеву о точке ноль в искусстве, о желании творить как ребенок и о готовящемся проекте «Голубиный огонек».

Интервью: АМИР МУСАЕВ AMIR MUSAYEV

Фото: КАТЯ БЕРЕСТОВА KATYA BERESTOVA

Обычно мы с тобой просто болтаем по пять-семь часов об искусстве, идиотизме и красоте. А сейчас надо брать у тебя интервью, даже не знаю, с чего начать.

Давай просто побеседуем, у меня есть абстрактная мысль, как раз хотела с тобой об этом поговорить. Короче, у меня есть ощущение, что в ХХ веке произошел уход искусства, танца, музыки, театра в какой-то бесконечный поиск формы, в котором все дошло до предела. Например, «4’33″» Джона Кейджа, все квадраты Малевича. Наверняка был какой-нибудь художник, который выставил пустую галерею и объявил: «Вот, приходите, это моя точка ноль».

Да, кажется, Маурицио Каттелан как-то заявил в полицию, что его картину украли, ему выдали заявление, и он поставил ее в рамку на выставке. Но картины, оказывается, никакой и не было — получилось свидетельство о краже несуществующей картины.

Весь ХХ век полон подобных экспериментов над искусством, над институциями, над тем, кто зритель, кто художник, кто автор, и все время деконструкция чего-то. У меня сейчас есть ощущение, что уже нечего деконструировать. Ты согласен с этим?

«У меня есть ощущение, что в XX веке произошел уход искусства, танца, музыки, театра в какой-то бесконечный поиск формы, в котором все дошло до предела».

Согласен. По-моему, сегодняшний кризис искусства в том, что оно перестает трогать. Во второй половине прошлого века пришел концептуализм с «Тремя стульями» Джозефа Кошута — и искусство начинает работать как определенная языковая игра, как интеллектуальная, визуальная, лингвистическая конструкция или деконструкция. Там существует такая дистанция со зрителем, стерильность формы, холодное напряжение. Отчуждение, которое стало стилем, новой точкой стиля.

У меня похожее ощущение, и мне, как художнице, неинтересно искусство деконструирующее. Если бы я пришла в галерею, где Каттелан выставил свою штучку, я бы подумала: «О, вот это прикол!», но я бы не испытала никакого опыта, у меня жизнь не поделилась бы на до и после, а мне очень правится искусство, от которого моя жизнь

Я вот, бывает, читаю любимого Мацуо Басе или Пушкина, понимая, что это предельная искренность. Например, они так могут написать: «Муха летает, какая досада, вот и все, вот и все». В этот момент испытываешь полноту жизни.

Да, эта полнота жизни разжигает в тебе внутренний огонь. С этим огнем жили модернисты, которые ломали искусство в начале XX века. Они не хотели просто играть с формой, они требовали нового мира и нового человека. Их искусство всегда пересекалось с мистическим поиском, с религиозной тематикой, а художественной целью был духовный переворот человека. Но давай остановимся на том, расскажи мне о своем театральном проекте.

Знаешь, я недавно решила, что теперь отныне и во веки веков буду делать искусство только как ребенок. Хочу делать вещи так, как ребенку хочется смастерить самолетик и выпустить в окно. Делать невинно и чисто – не ради карьеры, а просто из внутренней детской интенции. И у меня сейчас с этим проектом следующая история – я себе позволяю вообще все, что мне кажется глупым, ужасным и тупым. Мой проект называется «Голубиный огонек». Помнишь, такое старое новогоднее телевизионное шоу? В общем, по легенде, пока в «Целинном» была стройка, туда прилетел голубь и решил, что будет там жить. Это буду я в костюме голубя. Поселился он в «Целинном» не один, а со своим кентишкой, другим голубем. Их заметили, но не стали выгонять, потому что они оказались культурными, очень веселыми голубями.

В какой-то момент в фасад «Целинного» врезалась утка – третий персонаж постановки. Она не успела улететь на юг с остальными утками и врезалась в стекло: птицы иногда имеют такое свойство, они не видят, что стекло чистое, и летят на него. Потом голубь заводит эту утку к себе и они вместе устраивают новогоднее шоу. Здесь я ухожу в абсолютный отрыв. У меня там будет и русалка выступать. Блин, хочется все тебе рассказать, потому что я вообще…

Рассказывай, это страшно интересно.

По моей легенде, Голубь собрал концерт из тех, кого он встретил на пути. И у каждого есть история, как он их встретил. Я подумала, раз так, я же реально могу позвать тех, кого я встретила на своем пути. Вот, например, Русалкой у меня будет Даша, которую я видела один раз в жизни.

Представляешь, мы с ней виделись однажды, гуляли по Ботаническому саду, сели у пруда, и она говорит: «Я так люблю воду, если б я могла, я бы всю жизнь жила только в воде». Она еще и поет очень прекрасно. Я вспомнила этот случай и пишу: «Даша, ты будешь русалкой». Она такая: да я же всю жизнь готовилась к этой роли! И так случилось со всеми персонажами, которых я нашла.

Мне нравится, что, во-первых, это игриво. Очень дорогого стоит такая игривость, потому что я не хочу больше слышать банальные тезисы о деколониальности и других «важных и серьезных» темах. Вот это (показывает на эскизы проекта) стоит двадцати выставок про деколониальность.

Я просто дала себе свободу. Это было так сложно. Я тут уже три года живу и три года занимаюсь художественной практикой. И теперь мне кажется, что все, что я делала до этого года, – наигранная хрень, где я пытаюсь заигрывать с чем-то. Вот (показывает на эскиз персонажа) у меня будет еще Борис Горбонос. А еще будет одна артистка – Виолетта Богданова.

Ты будешь и уткой, и…

Там будет такой момент: Голубь даст Утке табличку и скажет: «Я сейчас отлучусь покакать, а вот тебе табличка, ты объяви следующего артиста. И это будет Виолетта Богданова с песней.

---