Инди-артист и поэт Самрат Иржасов выступает под именем SAMRATTAMA, миксуя в своих песнях казахские слова с русскими и много работая с народной музыкой со всех концов света. Как в одном молодом исполнителе уживаются любовь к Буковски и напевам народов Крайнего Севера, желание исследовать пути деколонизации казахской культуры и подкрашивать глаза? Harper’s BAZAAR Kazakhstan обсудил это с музыкантом напрямую.
Интервью: ЮЛИЯ ЗОЛКИНА JULIA ZOLKINA
Фото: ДАУИР ЖОМАРТ DAUIR ZHOMART
Стиль: АДЕЛЬ АТЕМОВА ADEL ATEMOVA
Что тебя сегодня вдохновляет?
Не сказать, что я совсем ничем не вдохновляюсь, но тяжело выделить одного артиста, от которого я бы взял все.
Сложно было бы ожидать этого от 27-летнего парня. А что в принципе в музыке нравится?
Сейчас я очень много слушаю всякой этнической тюркской музыки — саха, народов Тувы. Очень нравится Mamer, китайский казах, записывающий невероятную музыку на казахском языке, его музыка — это смесь фолка и иногда глубокого пост-рока. Он очень экспериментален, играет на домбре, шертере и адаптирует народные песни, даря им современное звучание. У него очень широкий спектр звукоизвлечения, и он может наложить на домбру дисторшен и играть с этими возможностями.
На мой взгляд, это именно то, чего мы ждем от национальной музыки, чтобы интегрировать ее в современную культуру.
Абсолютно верно. Я совсем недавно стал интересоваться самим собой и своей культурой и сейчас задаюсь вопросом: почему эти процессы не начались раньше? Мне не хочется, чтобы, допустим, та же домбра или кобыз играли только традиционные для этих инструментов произведения и все мы оставались бы копиями друг друга.
Интересна, например, сама тембральность этих инструментов, можно сэмплировать эти звуки и получать что-то новое. К слову, большей части знаменитых кюев и песен, записанных в хорошем качестве, даже нет в свободном доступе. Чтобы музыка жила и сохранялась в истории, нужно искать новый метод, новое поле, новую сцену, через которую можно будет самовыражаться. Почему нет? То есть условно мой путь, наверное, — это как раз работа с традиционными инструментами, но подход современный, без какого-либо тяжелого груза опыта и ответственности, который не позволил бы мне ошибиться. Ты просто извлекаешь звук и в один момент находишь какую-то свою историю, и уже не ты ее придумываешь, а она сама о себе рассказывает.
Ты говоришь, что Mamer нравится тебе тем, что находится на стыке культур, — а сам в то же время тоже работаешь на грани если не национальных культур, то как минимум музыкальных. Тебе это близко как любителю что-то объединить, замиксовать между собой?
Мне вообще кажется, что в принципе, когда с появлением интернета открылись границы, мы все взглянули сначала на себя, затем друг на друга и поняли, что очень похожи и общего в нас гораздо больше, чем различного.
А сам на каком инструменте играешь?
Ни на каком.
Совсем?
У меня такой путь. Представь себе первобытного человека — никаких знаний у него нет, но есть палка, он берет ее — у него получается какое-то подобие копья, так он становится охотником. То же самое со мной. Я не планировал быть музыкантом, а просто работал с тем, что есть.
Раньше у меня было только слово. Я писал тексты, затем появился человек, который стал играть под мои тексты, мы начали с ним сотрудничать, появилась музыка. Потом этот человек ушел, я снова остался один на один с собой. Пришлось самому учиться писать музыку в приложениях. Когда уже собраны какие-то маленькие рейвы, три аккорда, которые повторяются по кругу, ты начинаешь находить слова. Потом приходят серьезные музыканты, которые смотрят на твою музыку и говорят: давай ее развивать — и развивают ее. Я просто не хочу всегда говорить «нет», а хочу всегда говорить «да, у тебя получится».
Идея создать какой-то жанр или стать участником какого-то объединения — не про меня. Существуют целые миры театра, кино и музыки, и мне не обязательно тратить жизнь на только одно дело, чтобы потом за одним столом с великими литераторами и поэтами слушать тост о том, что я все-таки смог. Мне больше интересна мультикультурность всех этих проявлений человеческой души. Потому что, когда ты мыслишь словом, ты мыслишь словом, тебе тяжело музыку туда впускать. У меня была такая проблема раньше в моей музыке — было слишком много слов.
Ты никому задачу не упрощаешь с точки зрения определения тебя как артиста — в разных интервью не раз называл себя и режиссером, и художником.
Мне сложно эти слова про себя говорить, потому что они потом требуют какой-то ответственности. А мне за свои дела ни перед кем ответственности нести не хочется. Поэтому я сам себя назову, сам себе придумаю, как это может выглядеть, и сам это сформирую. Не один, конечно, — с большой командой. У нас есть целый лейбл под названием qazaq indie.
А какое, к слову, у тебя образование? Ты вообще откуда?
По образованию я кинорежиссер. Сам из Костаная — там холодно и у людей формируется высокая сопротивляемость ко всяким разным штукам. Ну и резко континентальный климат как минимум готовит тебя к чему-то, ты значительно менее расслабленный, чем южане.
С другой стороны, этот холод все время держит в тонусе и отрезвляет мысли. Прозвучит странно, но, чтобы вылечиться от суеты в своей голове, я уезжаю домой, на север. Мерзну там — и становится легче возвращаться в Алматы. Потому что долго я все это терпеть не могу, и хорошо, когда есть выбор, где находиться.
Давай про проект SAMRATTAMA проговорим. Как он появился?
Мой предыдущий проект, который я делал под псевдонимом sobakasoma, был назван в честь того, что мой лучший друг — это моя музыка, как у некоторых — собака, а один из сокращенных вариантов моего имени — Сом.
Спустя время из-за того, что я стал находить свою музыку, подумалось, что мне нужно сменить псевдоним. Я посмотрел на барабан немецкой фирмы ТАМА — именно к этому ру, казахскому роду, я принадлежу. Я соединил эти слова, получилось SAMRATTAMA. Некий императив, который с казахского можно перевести как «не самрать».
Какую роль будешь в нем исполнять?
В этом проекте я, естественно, пишу слова и какую-то изначальную мелодию. Но она обязательно потом обогащается другими музыкантами, потому что меня там недостаточно. Нужны матерые люди, которые точно разбираются.
A Steppe Sons — это твоя постоянная команда?
На этот вопрос я не смогу ответить. Я знаю, что пока есть время и у нас получается вместе играть — мы играем. Мы не в браке, а в отношениях вроде situationship. Прямо сейчас у нас есть общие цели и идеи, мы соприкасаемся взглядами, дружим и работаем. Не знаю, сколько продлится этот союз, но пока все нравится.
Какие еще инструменты кроме домбры и кобыза ты подключаешь к своему звучанию благодаря музыкантам Steppe Sons?
В составе группы много старинных этнических инструментов: есть жетыген, есть сыбызгы, есть шанкобыз, дабыл, шертер и другие.
Здорово, что тебе, по сути, на старте своей карьеры удалось заручиться таким необычным и самобытным звучанием, которое так эффектно подчеркивает твой талант исполнителя.
С другой стороны, именно из-за этого я получаю и критику в свой адрес. Спрашивают, почему этот полумужчина-полуженщина стоит рядом с национальными инструментами. Или почему он поет на русском языке, а при этом звучит домбра.
Так проявляются стереотипы о том, что домбра и кобыз должны служить только условным кюям и помогать рисовать классический образ национальной музыки. Но это не так. Как у людей есть разные грани — так и инструменты не ограничиваются одним стилем. И так же у инструментов есть какие-то другие грани, которые еще не распознаны, и их тоже хочется узнать.
Как родился твой музыкальный стиль? Создается впечатление, что он очень цельный, его создавал сформированный, зрелый музыкант. При этом ты утверждаешь, что двигаешься на ощупь в темноте.
Слушай, ну я просто не могу это разделять. Мне легче это объединить, нежели разделить. Есть такое чувство, когда ты музыку создаешь. Ты ее слышишь уже — тебе нужно всего лишь позволить ей выйти из тебя. Если ты настроен на это прямо в моменте репетиции, в моменте, когда образовался первый ритмический рисунок, ты это сразу чувствуешь — и больше ничего не надо.
Музыка создается в самый первый момент. И именно тогда ее нужно записать. Надо надеяться на то, что ты вовремя включишь диктофон и запишешь ее, потому что упустить такое состояние легко, а потом уже ничего не вспомнить. Иногда я сижу за инструментом и понимаю — меня ведет, сейчас будет что-то очень хорошо. Я чувствую это дыхание. И когда нужно это повторить, чтобы записать, ты со стороны становишься своим же зрителем и начинаешь все портить. Я тренируюсь работать с этим, и мне порой бывает тяжело и очень обидно терять это состояние.
Так какое место в твоем творчестве занимает музыка?
Сейчас я совершенно точно скажу, что я артист. Это слово очень подходит мне, я артист в широком смысле. Музыка на первом месте, конечно.
В сети можно найти твои потрясающие клипы, например myñ myñ. Я посмотрела кредиты к нему — там список из 51 человека, много высококлассной техники. Ты тайный миллионер или умеешь гипнотизировать людей так, что они с тобой работают?
Очень дорогая съемка была, да. Даже не сточки зрения денег, а из-за того, сколько специалистов было одновременно привлечено. Лайф песни myñ myñ снимал такой же чокнутый, как и я, режиссер — Чингиз Богданов. Когда он мне позвонил, я сначала испугался его звонка, потому что он был очень похож на меня. У него миллион мнений, миллиард вариантов, и он все сразу на тебя вываливает. Чингиз давно мечтал снять клип в пустом бассейне. Я ему сказал, чего хочу, поделился песнями, которые я вижу, — и мы подружились. Тот бассейн — не хочется говорить, что он меня ждал, но он ждал именно меня. Кроме того, этот лайф очень сильно и точно входил в легенду, с которой я работаю уже несколько лет.
Речь о сказании о мальчике Нур-Толе, который с помощью музыки увел змей, напавших на родной аул? Звучит очень хтонично.
Да, о царе змей с парой золотых рогов, который охватывал кольцом одну юрту за другой, никого не выпускал из них и превращал жителей в пепел. Когда люди воззвали о помощи к Тенгри, он послал им мальчика Нур-Толе, сидевшего задом наперед на верблюде. Мальчик заиграл на домбре или кобызе и увел змей к Синему — или Черному — морю, на дне которого они превратились в морских животных И хтонь здесь еще в том, что в урочище Арпа-Узень в Южном Казахстане есть петроглиф, выбитый несколько тысяч лет назад, и там изображен верблюд, маленький ребенок, сидящий на нем задом наперед, и много летающих змей.
Почему тебя зацепил именно этот сюжет?
В нем кроме композиции и драматизма есть удивительная многослойность. Эта история меня попросту убила — хотя бы потому, что я в последние годы сильно углубился в казахскую мифологию. Знаешь, бывает такая черная дырка в человеке, в которой вечерами обычно поселяются духи, поэтому люди выходят пить, гулять, чтобы заполнить ее, или им просто грустно. Именно этадыра во мне закрылась, когда я начал изучать наши легенды. Звучит странно, но так и произошло.
Возвращаясь к легенде — она хорошо описывает три уровня мира: верхний, мир божеств и птицы Самрук, срединный, где живут люди, и нижний, мир духов и змей. Царь змей, согласно другому мифу, подарил кочевому народу металл и знания о ремеслах в самом широком смысле. Прочитав эту историю, я чуть больше понял о самом себе.
Ты еще планируешь как-то развивать этот миф?
На открытие Центра современной культуры «Целинный» мы готовим совместный проект — музыкально-поэтический перформанс. Он будет называться «Барсакельмес» — был такой остров в Аральском море, его название переводится как «Пойдешь — не вернешься». Когда ушла вода, острова не стало, теперь это, по сути, сопка.
Я интерпретировал эту легенду таким образом, что Нур-Толе увел змей на дно не Черного моря, а Аральского, заковал их там и играет для них песнь жизни. Он не должен прекращать музыку, насыщая звуком этот вакуум воды. По нашей легенде, когда Арал высох, духи-змеи вышли — и мы сегодня пожинаем плоды этого в форме землетрясений, наводнений и других природных катаклизмов.
Главная поэтическая и музыкальная мысль этого перформанса, конечно же, говорит о современном мире. По моей логике, эти змеи не просто так недовольны и напали на аул, решив его сжечь. Это наши предки, аруахи, которые пришли наказать нас за какие-то злодеяния. Например, за то, что мы перестали заниматься культурой, что не вспоминаем предков, живем одним днем, празднуем и тому подобное, вдаль не глядим. Мы не бережем местность, которая нас родила, и, допустим, потеря Арала и возможная потеря Балхаша хорошо вписываются в эту канву. И поэтому я бы хотел, чтобы участники перформанса говорили о современности через свое сердце. Если они скажут честно, тогда духи примут их намерения, их музыку, куда они вложили всю эту боль, и спокойно вернутся в подземный мир.
Получается, ты интерпретируешь музыку как единственный способ коммуникации с чем-то большим, чем человек, и ему обычный язык, наверное, непонятен.
На любых ритуальных сборищах всегда звучала музыка. Раньше салы и серы, которые иногда собирались в некие тайные мистерии, играли музыку и напитывались силой, узнавали волю Великого духа. Феномен сал-серы заключается в том, что затем эти музыканты-воины первыми шли в бой в самых ярких, красивых одеждах, не надевая доспехов и вдохновляя остальное войско. Проводя такие практики, они взращивали в себе непобедимый дух и не боялись смерти.
Слушая твою музыку, понимаешь, что человек, который ничего не читал, не может такое создать. Кто твой любимый поэт — Хлебников, Лорка, Гребенщиков?
Ха-ха, я читал, да. Одно время я больше всего любил Чарльза Буковски, потом битников типа Аллена Гинзберга и вдохновившего его Уолта Уитмена. Еще раньше — Иосифа Бродского и Владимира Маяковского. В 12 лет я любил Есенина, а сегодня мне нравится Иехуда Амихай — это такой крутой еврейский поэт, каждое его слово трогает мое сердце.
При этом манера исполнения и любовь к речитативам создают впечатление, что и хип-хоп-культурой ты тоже не брезгуешь.
Вообще, у меня есть план добавить больше хип-хопа в свою музыку. Но пока я не понимаю, какой хип-хоп мне нужен. Хип-хоп-артист всегда чему-то противостоит, а сегодняшний хип-хоп совершенно беззубый, музыканты не умеют разговаривать и выражать свои мысли. Они и описывают наше время, но при этом не зовут его менять. Есть глыбы вроде Кендрика Ламара или Скриптонита — им не надо никому ничего доказывать. Мне хочется найти какой-то свой хип-хоп.
Нет ощущения, что на казахстанской эстраде ты скоро окажешься где-то между Moldanazar и Батыром?
Скорее, между dudeontheguitar и Mamer.
OYU Live помог тебе обрести свою аудиторию? Этот проект хорошо показывает, какой удивительный об подъем сейчас переживает современная музыка на казахском языке.
Я очень рад этому подъему. Когда-то я познакомился с 31 одним парнем, который выучил русский язык, слушая Da Gudda Jazz. А я учу казахский благодаря нашим артистам — например, таким как jeltoksan. Он учит своего слушателя быть и нежным, и хрупким, и воинственным. Подобные ему артисты появляются чаще, их все больше. Тот факт, что наша сцена оживает, — это же восхитительно. Нам не надо никуда ехать, не надо никому снова что-то доказывать. Мы прямо сейчас здесь, и прямо сейчас мы можем посмотреть и сформировать сами себя по своим ощущениям. Это ли не есть деколониальность знания?
Самрат, человек, который хоть раз в жизни в сети описал себя словами «декоративный казах», должен за это ответить. Ты отлично обыгрываешь свою внешность на живых выступлениях. Кто тебя стилизует?
Никто. Я ношу мейкап, надеваю украшения, одеваюсь, как хочу. Кто мне запретит? Помню, как в далеком 2018 году я поехал в США и там носил вещи, которые никогда не надел бы в Алматы. Мне понравилось, люди меня замечали — ничего особо экстравагантного там не было, но для меня, северного мальчика, это было странно. Когда я вернулся в Алматы, то понял, как хочу выглядеть.
Сегодня мне нравится одеваться, нравится необычно выглядеть. Во многом благодаря тому, что мой любимый человек тысячу раз сказал мне: ты красивый, ты красивый, ты красивый. И я поверил, что я красивый. Раньше мне всегда казалось, что я беру скорее харизмой, нежели внешностью. Но, когда тебе это постоянно твердят, начинаешь в это верить.
Со временем я начал доверять своему вкусу и самому себе. Правда, поначалу приходилось преодолевать небольшой барьер, наряжаясь к выступлениям. Но когда я прочитал «Касиет» Едыге Турсунова и Армана Нурмуханбетова, в которой рассказывали, что салы любили очень ярко одеваться, — я многое про себя понял. Если при встрече двое салов видели, что их чапаны одинаковы, один из них мог отрубить себе руку со словами — теперь мы точно не похожи. Эта история про меня. Помнишь, как во мне закрылась дыра, когда я начал изучать свою культуру?
Получается, ты инстинктивно встраивался в этническую традицию?
И творил собственную мифологию, конечно. Например, я ношу серьги, клипсы — а в тюркской культуре мужчина носит одну серьгу, если он еще не женат. Или длинные волосы воина служили доказательством того, что он никогда не был побежден и никто из врагов не посмел коснуться его волос.
У тебя уже запланированы масштабные гастроли?
Пока нет. Я нужен здесь, и мне нужно именно это место. Прямо сейчас я еще формируюсь как артист. Все то, что вы обо мне знаете или видели, все то, что я о себе знаю или видел, — это только начало, потому что я только сейчас начинаю понимать, чего хочу. Теперь мне просто нужно поженить эти вселенные друг с другом и научиться некоторым вещам, овладеть казахским языком. И тогда я сделаю то, что должен.
СТИЛИСТ ПО МАКИЯЖУ И ВОЛОСАМ: ДИНМУХАМЕД МАЖЕНОВ.
