Картины художницы уйгурского происхождения Гузель Закир запоминаются мгновенно и навсегда – и не только благодаря узнаваемому почерку. Через свои картины феминистка рассуждает о судьбе женщины и ее роли в истории человечества, желая изменить с их помощью будущее. Став участницей международного видеопроекта Harper’s BAZAAR Women in Art среди других художниц, остро реагирующих на гендерное и социальное неравенство, Гузель придала своему голосу еще больше громкости и силы.
Интервью: ЮЛИЯ ЗОЛКИНА JULIA ZOLKINA
Фото: ВИКТОР ДОЛЖЕНКОВ VIKTOR DOLZHENKOV
Стиль: АНЕЛЬ ТЕН ANEL TEN
Гузель, каково вам было оказаться в одном видео с Мариной Абрамович?
Никогда не делила людей на великих и не очень – все мы в одном списке. Гораздо важнее, что у всех женщин на видео одна боль и мне дали возможность честно рассказать о моей. Я была рада работать с вашим изданием, хотя я не тот художник, что стремится к общественному признанию, – хочется быть немного в стороне от своих работ, сохранив себя.
Ваши работы вызывают ассоциации с шедеврами примитивизма, фолк-арта, ар-брюта. Как формировался ваш стиль?
В нашей этнической уйгурской школе нас больше знакомили с классическим искусством, и только позже, изучая модерн, я поняла, как на самом деле широк мир искусства. Где у Ван Гога композиция, изящество и золотое сечение? На уроке рисунка нас учили совсем другому, а тут все будто сломано. Вдохновившись, я стала погружаться в новое искусство, меня интересовал Гоген с его интересной, несчастной жизнью и другие творцы. Тогда я только приехала из деревни и впитывала новую информацию как губка. Может, что-то оставило во мне след до сих пор – многие видят в моих работах отголосок Модильяни и Кало, еще я очень люблю Пиросмани. Но когда мой художественный язык только формировался, я как акварелист, например, написала много вполне импрессионистских пейзажей. Мой сегодняшний почерк сформировался четыре года назад и характеризует скорее мой духовный рост, а не профессиональный.
До начала пандемии я жила в Китае и там у меня всерьез поменялись ценности. Создавая свой язык, я не думала о стилистике – просто искала свою форму и нашла ее очень естественно. Я была полна переживаний и образов, не могла не писать, и когда поняла, что хочу сказать, язык пришел сам, во многом он напоминает фигуративный абстракционизм. Мое искусство очень примитивно, и хотелось бы, чтобы оно было всем понятно, но в итоге получилось сложно и концептуально.
Расскажите о символике красного цвета в своем творчестве.
Вернувшись из Китая, я задумалась об избыточности жизни и поняла, что теряюсь в оттенках. У меня буквально случился кризис цвета. Так в 2016 году появился черно-белый проект 1001 Face of Xinjiang, в этой же гамме я работала до 2021 года, а к красному пришла в 2022 году. Вообще, красного цвета в моей жизни никогда не было – ни в одежде, ни в косметике, хотя, например, у уйгуров в Китае красный цвет – лучший способ выделиться из толпы, «красное» – значит «красивое».
В 2021 году мы с дизайнером Judy Ai делали коллекцию одежды и Жулдыз предложила добавить к черно-белой палитре красный, знаковый для восточной культуры, цвет граната. Посопротивлявшись, я начала искать свой оттенок и нашла его между оранжевым и кадмием – так во мне родилась любовь к красному цвету. До проекта KASHGARIYA он был скорее элементом композиции, и только в конце 2022 года я нарисовала свою первую красную женщину, создав картину Aq romal («Белый платок»). Красная женщина не просто говорит – она кричит, красная женщина – это я.
Какое место в вашем творчестве занимает история уйгурского народа?
История далеко не всегда интересовала меня как тема для творчества. Даже монобровь, излюбленный рефрен моих картин, в детстве вызывала у меня отторжение. Когда мама соединяла мне брови усьмой, я чувствовала лишь, что я – другая. Мне не нравились традиции, которые делали меня непохожей на моих русскоговорящих друзей, моя кожа другого цвета, сам факт, что у уйгуров нет своей страны. Мне даже казалось, что я неудачно родилась. Окончив школу, я сказала себя, что никогда не заговорю на уйгурском языке. Уехав в город, я поступила в КазНПУ имени Абая на худграф.
Думаю, именно незнание истории породило во мне эти чувства, и в какой-то момент я сказала себе: перестань притворяться, ты – уйгурка! В 2006 году я поехала в Кашгар работать над дипломной работой, рисовать этюды. Там я поняла, что уйгуры обладают уникальной, богатой историей, о которой мало кому известно. Уйгуры Казахстана, подобно многим другим восточным народам, пожинают сегодня плоды унифицирующей политики СССР. Именно этот усредненный образ – темные глаза, длинные косы, свадебный камзол, – как я позже поняла, мне и не нравился. Я его не принимала, чувствуя, что внутри есть что-то еще, глубокое, настоящее. В Кашгаре я увидела все богатство культуры своего народа, его оседлости – архитектуру, ремесла, ковры, торговлю. Я стала исследовать историю, особенно доисламский период, и поняла, что чувствую себя уйгуркой именно тех времен.
В этом году, поехав в Монголию, я побывала в Каракоруме, столице Уйгурского каганата. Медитируя у главных ворот во дворец кагана, я осознала, что это мое место, что я принадлежу именно этим корням. Это был классный человеческий опыт столкновения с чем-то древним. О современной же истории уйгуров я говорю тихо, по-своему – так как хочу вернуться туда. Но меня не остановить. Мне важно, чтобы мое искусство завтра было доступным в том числе и людям, живущим в Кашгарии сегодня.
Многим кажется, что современное искусство – это что-то временное, я же творю наследие и для этого много исследую и читаю. Хочется, чтобы век спустя люди, задающиеся вопросами, могли найти ответы в моих работах. Для меня это важнее наград и признания.
«Мое искусство очень примитивно, и хотелось бы, чтобы оно было всем понятно, но в итоге получилось сложно и концептуально».
Почему, на ваш взгляд, женское искусство привлекает столько внимания?
Потому что наше время настало! Наконец все становится на свои места, и это честно. Борьба, в которой женщина отвоевывает себе место, шла всегда, и сегодня тихие голоса стали громкими – во многом благодаря доступности информации. Эпоха, в которую мы живем, отмечена рефлексией на тему гендерного равенства, и перекос в сторону мужчин стал заметен. Прямо сейчас идет процесс гармонизации мира, и он повсюду – в том числе и в искусстве.
Женские портреты – ваш способ повлиять на века андроцентризма?
Написав тысячи женщин, я хочу повлиять на историю. Паттерн традиционной семьи, в которой я выросла, ограничивал мой выбор и свободу. Я борюсь за свое право в принципе быть художником. Со временем я поняла, что это бытует не только в моей семье или малой коммуне, но и во всем Казахстане, Центральной Азии – и мире. Я могу повлиять на ситуацию тем, что я умею: говоря об этом через свои картины и видео-арт. И если раньше я рисовала уйгурскую женщину, которая борется за свою свободу, то сегодня на моих картинах – иранская, африканская, кавказская женщина, коренная американка. Через 20 лет моя красная женщина станет символом всего мира, который как никогда нуждается в созидании, женской энергии, материнской фигуре.
Вас никогда не интересовали другие жанры живописи – или фотография, инсталляция, коллаж?
Пока мне интересен человек – женщина и история этой женщины, я хочу, чтобы она была услышана. Возможно, со временем я приду к более спокойным жанрам, пейзажу и натюрморту, но пока у меня есть силы и энергия, я не хочу тратить себя на что-то иное. Прямо сейчас я работаю над видео-артом, это будет поэтическая короткометражка про миграцию уйгуров в Центральную Азию ILI ILI – в честь реки Или, которую пересекал наш народ. Мне все больше нравится формат видеоэссе, и возможно, со временем я к нему перейду. Кроме того, я изучаю историю перформанса и готовлюсь однажды самой стать объектом искусства. Это история о зрелости, готовности открыться публике. Я хочу посмотреть на себя со стороны и понять, что же происходит между мной и зрителем.
МАКИЯЖ: DANA BAIMUKHANOVA @ BALLA BEAUTY STUDIO; ПРИЧЕСКА: NEILYA AKHMETOVA @ BALLA BEAUTY STUDIO.
