Сауле Сулейменова – хорошо знакомое имя в мире казахстанского искусства. Как чуткий камертон, она тонко реагирует на все важные для общества события, рассказывая о них в своих работах. Если прежде многие годы Сауле, влюбленная в живопись, работала в разных техниках – здесь и граттография, и живопись на фотографии, и инсталляции из металлического лома, то уже почти десять лет она занята созданием произведений искусства из пластиковых пакетов. Recycle art как метод или как подход к жизни истинного кочевника, при котором ничего не выбрасывается и само понятие «мусор» расплывчато? Об этом мы говорим с художницей, которая только что закончила крупное панно, предназначенное для улиц Алматы.
Интервью: ЮЛИЯ ЗОЛКИНА JULIA ZOLKINA
Буквально в эту субботу смотрела в Музее имени Кастеева на вашу картину «Все махнули рукой» 1998 года. Она здорово отличается от того, что вы делаете сегодня, – от того же проекта «Остаточная память». Почему вас привлекает пластик? Я имею в виду и техническую сторону вопроса, и эстетическую, и моду на экологичность.
Сегодня пластик – это наша новая природа, новая реальность, мы в этом живем. И мне он интересен, этот очень красивый материал, который можно использовать бесконечно, открывая все новые его возможности. Отталкивалась я все же от того, что люблю живопись – например, у меня была серия «Казахская хроника» в технике живописи на фотографии. Для нее я фотографировала разные поверхности, старые стены со следами человеческой деятельности, гаражи, а потом сверху писала красками. Мне нравилось это сочетание несочетаемого, прошлого и настоящего, как живопись способна подчеркнуть красоту заброшенности, мусора. Это антиглянцевость. Помните, как в советское время перед приездом каких-то важных людей мыли тротуары и запрещали вешать белье на балконах? Я хочу сказать, что условная обложка очень отличалась от реальности и официальное искусство тоже постоянно предлагало какую-то обложку. Такая репрезентативность у искусства есть до сих пор. А мне всегда казалось, что настоящая красота – за обложкой, с ее обратной стороны.
Недавно ко мне пришло понимание, что мой пластик вышел из предыдущего длительного проекта «Казахская хроника», перетекшего в проект «Аруахи», а затем – в «Мəдени құндылығы жоқ» («Культурной ценности не имеет»). Я собирала фотографии разных поверхностей города, и они становились лицом моих работ. Мой переход к пластику – это логически то же самое. Однажды на стройке я сфотографировала сетку-рабицу с какими-то висящими пакетами, на фоне дырявой строительной пленки, и на этом фоне написала чуть ли не ханскую семью конца 19 века: нежная казахская княжна с аристократичностью во взгляде, рядом достойный аксакал, и эти аруахи – прозрачные, они проступают сквозь строительный мусор, а сквозь чапан царевича буквально прорывается свет. Так и пошло – я фотографировала мусор, а потом делала из него живопись. Помню, когда в первый раз понесла файлы со своими фотографиями-фонами для будущих работ на печать в агентство наружной рекламы, его сотрудники смотрели на меня как на дурочку и смеялись по углам.
Сколько лет вы работаете с использованными пакетами?
В следующем году будет десять лет, как я с этим вожусь. Пока я просто не понимаю, как отойти от этого, ведь пластик бесконечен, его невозможно игнорировать. Иногда думаю, что пластик, из которого я делаю свои работы, способен пережить и апокалипсис. У каждого художника есть амбиция – попасть в вечность, в будущее. Моя может воплотиться неожиданным образом.
Кстати, одна из работ, которую я сделала для одного из первых Arbat Fest, по имени «Келiн» была частично сделана из биоразлагаемых пакетов – и они действительно разложились за годы, пока работа висела на улицах Алматы, Астаны, Лондона, Берлина. Когда через пять лет ее захотели купить, во время реставрации я обнаружила, что за пять лет под солнцем и ветром она изменилась: в 2015-м это была юная девушка, с оранжевыми губами и лицом обиженного ребенка, а к 2020 году она состарилась, стала взрослой женщиной. Помню, я тогда только начала работать с пластиком и так надорвалась на этой работе, что решила год не прикасаться к пакетам.
Перед нашим разговором вы тоже заканчивали крупную работу?
Я закончила восемь работ, вместе они составят огромный мурал под названием Yellow Blue Bus размером 4,5 х 12 метров. Это был интенсив, который открыл мне много нового, две недели я практически не спала, работала по 14 часов и похудела на семь килограммов. Это работа про любовь, про автобус и про людей, нас всех, кто в нем ездит. Создана она из фрагментов фотографий моей дочери Сюинбике, которые она целый год делала в разных автобусах. Из внушительной коллекции получился коллаж из 78 фото. Сцены раскрывают игру слов в названии: yellow blue bus – искаженное «я люблю вас», так англичане учат русский. История этого маршрута появится на боковой стене Национальной библиотеки в Алматы и будет там до 15 октября 2023 года в рамках Arbat Fest.
Когда вы сочетаете национальные темы и этнические мотивы в своих работах, неподготовленному зрителю это может показаться оксюмороном. Какую идею вы воплощаете таким образом?
Я предлагаю совершенно иначе отнестись к пластику и мусору вообще. Некоторая часть моей аудитории критикует название моего проекта «Остаточная память», не устраивает казахская версия названия – «Қалдық естелік», что значит буквально «выброшенная память», память из мусора. И в то же время для многих моя «Остаточная память» стала символом деколонизации.
Мы кочевников племя. Нам тысячи лет. Жили мы на земле как недолгие гости. Мы с травой уходили, и белые кости в молчаливых курганах – наш единственный след. От нас ничего не оставалось, не оставалось даже мусора в бытовом понимании – все использовалось и продолжало жить, оставались только кости в курганах. Сегодня же наша степь завалена пластиковым мусором – после того как из-за Ашаршылық мы стали оседлыми, его бросают чабаны. Степь покрывают бутылки, пластиковые пакеты, упаковки от еды, и я думаю, раньше в подсознании это не считалось мусором. Поэтому пластик – это не мусор, давайте его использовать дальше. Сегодня это часть нашей природы и нашей степи.
Сколько еще вас будут занимать выразительные возможности пластика?
Понятия не имею. Мы с пластиком плотно «поженились». У меня нет задачи меняться – если другим художникам важно найти что-то новое, то мне важно разобраться с собой. Пока я плохо понимаю, что буду делать. Мне хочется, чтобы люди, глядя на мои работы, попадали в какое-то ощущение вечности. Как во время медитации, когда ты пытаешься остановить трафик мыслей, как бесконечные автобусы, и не сесть ни в один из них. Я хочу, чтобы при взгляде на мою работу люди разделили наше общее, глобальное вселенское сознание. Своей работой я праздную жизнь и надеюсь, что люди смогут испытать этот восторг вместе со мной.
